Традиционно используется стекло, предполагающее минимальный уровень защиты – то есть защиты против воздействий, не имеющих цель разбить стекло. В этом случае используют ламинированное стекло, состоящее из двух стекол и одного промежуточного слоя, что применяется обычно на балконах, лестничных ограждениях, крышах, при остеклении межоконных пространствах и дверей, в школах и спортивных центрах, при оконном остеклении в районах с ветрами повышенной силы. В странах Западной Европы практически все телефонные кабины, акустически панели вдоль шоссе и железных дорог, рекламные щиты и автобусные остановки выполнены из подобного вида стекла.

Но для нас интереснее следующая категория противоударного стекла, функция которого – защита от вандализма, то есть от преднамеренного воздействия. Прочность этого стекла повышена за счет повышенного количества и толщины листов, а также промежуточных слоев – этот вид стекла специально разработан для применения в витринах магазинов (просим заметить), в зданиях вокзалов, аэропортов, судов, министерств, посольств – короче, все административные домены капитала ограждают себя антивандальным стеклом.

Ламинированное стекло против проникновений часто снабжается сигнальным устройством: статистически наиболее частое использование – банки, особенно те, куда открыт доступ посетителей; магазины ювелирных изделий, огнестрельного оружия; музеи; компьютерные центры; посольства; министерства, полицейские участки; здания судов. Причем сигнализация также невидима – она вмонтирована в наполнитель (электрическая сеть в виде сверхтонкой проволоки – около 0,1 см). Дисциплинарное администрирование («сетевое общество контроля») становится коэкстенсивным среде.

Экранирующая и дисциплинарная функция стекла, таким образом, прячется за прозрачностью (так было когда-то с панорамными обоями – эти странные интерьеры создавали иллюзию открытости на окружающий мир, хотя в действительности панорамы природы служили отделению интерьера от окружающей жилище урбанстической действительности – они в этом смысле выполняли функцию, аналогичную описанной Фрейдом функции цензуры): визуальность приближена к нулевой степени – мы не считываем его ограждающую функцию (которая, однако, реально блокирует возможность телесной инвестиции).

Стекло, которое в современных мегаполисах обеспечивает отчуждение, симулирует те функции, которыми его наделяли конструктивисты – как полностью демократический, снимающий отчуждение материал, как условие общения и социальной открытости[109] (они обманулись, как спустя тридцать лет обманулись теоретики медиадемократии). Сохраняя форму, постмодерн изнутри подменил идеологию высокого авангарда[110]: Это – мир соглядатайства, мир, в котором изначально рассогласован строй визуальных образов и строй моторных проектов, мир, в котором я вижу, но не могу, пытается купировать «прямое действие» подлинно демократического искусства – хеппенинг или травматический боди-арт[111]. И когда Штокхаузен назовет атаку террористов на здания Всемирного торгового центра «совершенным произведением искусства» – он будет по-своему прав. Если действительно смысл архитектуры в том, чтобы освобождать.

Таким образом, в нашем «обществе спектакля»[112] использование стекла выполняет поистине дисциплинарную и отчуждающую функцию – в этом она совпадает с проектом паноптикона Иеремии Бентама, основная цель которого – «привести заключенного в состояние сознаваемой и постоянной видимости, которая обеспечивает автоматическое функционирование власти. Устроить таким образом, чтобы надзор был постоянным в своих результатах, даже если он осуществляется с перерывами, чтобы совершенство власти делало необязательным ее действительное отправление и чтобы архитектурный аппарат паноптикона был машиной, создающей и поддерживающей отношение власти независимо от человека, который ее отправляет»[113]. Современная архитектура дважды дурачит субъекта: в первый раз он зачарован видимым («товарная психоделика» витрин), второй раз, напротив, – фрустрирован иновидимостью власти (зеркальная противоударность административных комплексов).

Каждая практика и каждый миг социальной жизни должны быть отнесены посредством разнообразных кодов и дистрибуций к определенному пространству и времени. Стекло, которое «защищает от проникновения в помещения посторонних лиц» в действительности защищает от бесконтрольных социально-коммуникативных смешений – то есть выполняет функцию сегрегации, функцию производства социальных гетто на периферии или в центре городов. В этом отношении современный город и доминиующая в нем индустрия стекла есть не что иное, как «гигантский сортировочно-концентрационный лагерь» (Ж. Бодрийяр).

Среда – это всегда определенный миф. О мифологии и пространственной «политике света» хорошо пишет А. Лосев в «Диалектике мифа». При всем его ригоризме («При электрическом свете нельзя молиться Богу. При нем можно только подписывать вексель») важно то, что феноменальность света невозможно редуцировать, например, к длине волны, что он переживается и, следовательно, несет то или иное антропологическое содержание.

Сегодня мы находимся на пороге очередной революции в территориальных политиках города. Новые материалы, такие, как «умные» стекла, показатели которых можно менять, просто нажимая на выключатель (например, стекло по желанию может быть как прозрачным, так и непроницаемым для глаз), изолирующие материалы с коэффициентом теплопроводности К, близким к 0, и более прочные огнеупорные материалы, захватывают каталоги. Все, что мы можем об этом сказать, так это лишь то, что трудно вообразить себе плоды «многофункциональной стены» во всем их социальном потенциале.

Импрессионисты еще вводили в свой урбанизм природный компонент – среда преломляла восприятие объекта и это преломление, собственно, и осознавалось как задача показа. Дикий авангард эту среду конструировал – и демонстрировал элементарны частицы этого конструктора. Теперь городская среда исполняется как медийный галлюциноз – на уровне восприятия, как система селекции и сегрегации – на уровне социальной политики: постмодернизм играет с композиционным беспределом, в этом смысле напоминая город Бохеса, построенный безумными богами.

Говоря о современном «обществе контроля», Ж. Делез сопоставляет исторические мутации дисциплинарных стратегий с внедрением новых типов машинного производства. Тип машины не определяет тип общества, они лишь воплощают в себе социальные формы, их производящие и использующие (то же самое мы можем сказать и об архитектуре): общества «права на смерть» использовали простые машины – рычаги, тяги, часы; более поздние общества «биовласти» оснастили себя машинами, использующими энергию, что породило пассивную опасность энтропии и активную опасность саботажа; современные общества имеют дело с машинами третьего типа – компьютерами, пассивная опасность которых – зависание, а активное – пиратство и внедрение вирусов. Современная архитектура дигитальна – язык ее переменной геометрии является сущностно цифровым. Дигитален и современный город – его география де факто размечена секторами и организована через коды доступа.