Существует ли, далее, в российской экономической культуре качественное разграничение «честного» и «нечестного» бизнеса? И на этот вопрос также придется дать отрицательный ответ. Дело отнюдь не сводится к тому, что в со­ветскую эпоху жажда богатства клеймилась как моральное извращение. Харак­терная деталь: в классической русской литературе XIX века нет буквально ни одного положительного образа предпринимателя, зато отрицательных — скопъко угодно. Схожую картину рисует и знакомство с русским фольклором. Среди народных пословиц многие осуждают погоню за богатством (сошлемся лишь на общеизвестное «От трудов праведных не наживешь палат каменных»), но трудно найти ее одобряющие. Можно, видимо, утверждать, что традицион­ная российская (православная?) экономическая ментальность в принципе не знает понятия «честная нажива» и склонна негативно оценивать любые способы обогащения. Конечно, в советский период это осуждение индивидуалисти­ческого стремления к достатку не могло не усилиться, но семена падали на под­готовленную почву.

Криминогепность бизнеса как культурологический стереотип. Говорят, будто с падением коммунистического режима исчезли и «советские» предрас­судки о «греховности» индивидуального обогащения. На самом деле россий­ская традиция этического осуждения погони за богатством не исчезла, а приоб­рела превращенную форму.

«Прорабы реформ» были в известном смысле революционерами, стремясь сделать индивидуалистический бизнес вместо третируемой аномалии одобряе­мой нормой. Но, как это часто бывает у революционеров, они, не замечая того, находились в плену у тех культурных норм, с которыми боролись. Изначально, в полном соответствии с российской традицией, либеральные радикал-реформаторы не видели принципиальной разницы между «честным» и «бесчестным» бизнесом, равно приветствуя любое частное предпринимательст­во. При отсутствии этики бизнеса и господстве представлений о заведомой аморальности бизнеса это было воспринято (не могло не быть воспринято) как разрешение «делать деньги» любыми средствами. Иначе говоря, российские реформаторы решили строить "капитализм" не по Веберу, а по Зомбарту.

Предпринимательство было легализовано и официально одобряемо, однако культурологический стереотип, представляющий занятие бизнесом как этиче­скую аномалию, продолжает действовать. Человек, решившийся стать пред­принимателем, сразу попадает в ситуацию морального вакуума: для подавляю­щего большинства россиян бизнес (любой бизнес!) однозначно ассоциируется не столько с «трудолюбием» и «инициативностью», сколько с «нечестностью» и «обманом». Начинающий предприниматель априори подвергнут со стороны общества моральному осуждению, и сам на себя он не может не смотреть как на лицо, стоящее во многом за чертой общепринятых норм. Поскольку бизнес­мен обречен (независимо от своего личного поведения) олицетворять для со­граждан вора и жулика, то у него отсутствуют этические «тормоза». Заранее «осужденный», он с легкостью совершает противоправные действия: его уже подвергли моральному остракизму, и потому действительно совершаемые пра­вонарушения мало вредят его репутации.

Таким образом, главную причину криминогенности российского бизнеса мы видим не столько в ошибках правящей элиты, сколько в принципиальной рассогласованности ценностей классического либерализма и российских культур­ных традиций. Попытка механически привить к российской «почве» западную модель индивидуалистического бизнеса обернулась тотальной криминализацией экономики. Российская экономическая этика неизбежно провоцирует разви­тие в процессе рыночных реформ криминального капитализма.

Прошлое и будущее российского криминального капитализма. В принципе современная ситуация в российском бизнесе не так уж сильно отличается от ситуации в той "России, которую мы потеряли". Специалисты по экономиче­ской истории хорошо знают, что отечественные предприниматели дореволю­ционного периода также не служили образцом морального образа действий. "Рентоискательство" у власть имущих, обман покупателей и продавцов, ложные банкротства были вполне обыденными явлениями, а "честный бизнес" конфес­сиональных меньшинств (старообрядцы, евреи) — исключением, подтвер­ждающим общее правило. Современное развитие бизнеса происходит, однако, в условиях более низкой правовой защищенности (у "купцов-аршинников" взятки мог вымогать городничий или городовой, но не уголовный рэкетир). потому девиантное поведение проявляется в более явных, откровенных фор­мах.

Каковы прогнозируемые перспективы развития рыночного хозяйства в Рос­сии? Достаточно взглянуть на экономическую историю неевропейских стран, чтобы увидеть весь спектр возможных тенденций.

Худший вариант приобщения к мировому рынку демонстрируют страны Африки. Поскольку культурологические предпосылки бизнеса здесь наиболее низки, то рыночное хозяйство развивается как "номенклатурный капитализм" для правящей элиты, дополняемый массовым неформальным производством средних и низших слоев. В этом случае криминальность навсегда станет имма­нентной чертой бизнеса, вплоть до полного стирания грани между легальной и нелегальной сферами.

Более благоприятный вариант — латиноамериканский. Здесь есть своеоб­разное разделение: бизнес европеизированной элиты приближается к норме (хотя коррупция и протекционизм являются весьма массовыми), в то время как бизнес "не-белых" организован по неформальным правилам. В этом случае криминальность надолго поселится в сфере мелкого бизнеса, но постепенно будет изгоняться из крупного.

Наиболее благоприятный вариант — японский (помимо Японии этому об­разцу следуют и практически все другие страны конфуцианского региона). Здесь сознательно выработана и культивируется идеология "западная техника — восточный дух" Крупный бизнес организован по принципам корпоративиз­ма ("фирма — одна семья", где способная личность вознаграждается скорее моральна, чем материально, а управление носит подчеркнуто коллегиальный характер), самостоятельные и независимые индивиды уходят в мелкий бизнес. "Конфуцианский капитализм" — это пока единственный удачный пример со­временного преуспевающего рыночного хозяйства, организованного без опоры на индивидуалистическую жажду обогащения. Криминальность бизнеса при этом достаточно низка, хотя многие криминальные явления (например, "дружеское" сосуществование крупного бизнеса с гангстерами-якудза) стано­вятся обязательным компонентом "национального колорита".

Вариант, предполагающий полное изменение национальной экономической культуры России, заведомо исключается. История не знает примеров, когда бы на протяжении нескольких десятилетий экономическая ментальность крупных этнических групп полностью менялась.

На вопрос, какой из трех изложенных вариантов более вероятен и каков следовательно, прогнозируемые изменения криминогенности российского бизнеса, однозначно ответить нельзя. Отметим лишь, что по африканскому и латиноамериканскому пути общество может эволюционировать стихийно "самотеком", в то время как японский путь предполагает сознательное социальное конструирование, управляемое государством и общественными организациями. Это управление развитием общественных институтов ранее, как правило, находилось за рамками внимания экономистов, но в последнее время (н в последнюю очередь под влиянием печального российского опыта) его важность признают весьма многие западные авторитеты. Видимо, чтобы стал возможной работа "невидимой руки" рынка, сначала необходимо поработать над созданием системы норм и правил, которые бы давали рынку моральную санкцию.